Нина Сергеевна проснулась от тишины. Непривычной, оглушающей тишины, в которой даже тиканье часов казалось громом.
Раньше в это время Николай Петрович уже копошился в своей мастерской, что-то строгал, пилил, насвистывал старые песни. Теперь же…
Она медленно села на кровати, поправила одеяло. На часах — шесть утра. Как обычно. Только теперь незачем вставать, готовить кофе, нести его в мастерскую. Некому.
— Коленька, — прошептала она, и слёзы снова подступили к глазам. — Ну как же так…
Седьмой день без него. Седьмой день в этой звенящей пустоте, от которой, кажется, вот-вот лопнут барабанные перепонки.
Надо чем-то заняться. Разобрать его вещи. Иначе можно сойти с ума от этого молчания.
Нина Сергеевна решительно поднялась, надела старую кофту — его кофту, пахнущую древесной стружкой и одеколоном. Запах ещё держался, словно Николай Петрович только что вышел из комнаты.
В мастерской всё осталось как было. Недоделанная шкатулка на верстаке, россыпь стружек на полу, инструменты — каждый на своём месте. Он был таким аккуратистом, её Коля.
На стене — полки с готовыми работами. Резные рамки, подставки, фигурки. Каждую он делал с любовью, вкладывая душу в каждый завиток, каждую линию.
«Дерево — оно живое, — говорил он. — С ним разговаривать надо, понимать его».
Нина Сергеевна провела пальцем по гладкой поверхности недоконченной шкатулки. Для кого он её делал? Теперь не узнать.
В углу мастерской стоял старый сундук — Николай Петрович хранил там материалы, чертежи, эскизы. Надо разобрать и его.
Крышка открылась со скрипом. Сверху лежали свёртки с чертежами, коробочки с фурнитурой, куски ценной древесины. А в самом низу…
Нина Сергеевна нахмурилась. Толстый фотоальбом в кожаном переплёте. Она такого не помнила.
Альбом был старый, потрёпанный. На первой странице — незнакомые люди. Молодая женщина с ребёнком на руках. Мальчик лет пяти-шести. Потом постарше — школьник, подросток…
И вдруг она узнала. На одной из фотографий — совсем юный Николай Петрович рядом с тем же мальчиком, уже взрослым. Они стояли обнявшись, улыбались в объектив.
Под фото — надпись выцветшими чернилами: «Я и Витя. 1995 год».
Витя? Кто такой Витя? За сорок пять лет совместной жизни она ни разу не слышала этого имени.
Нина Сергеевна перелистывала страницы. Вот Витя в армейской форме. Вот на свадьбе — красивый, статный, с молодой женой. Вот с младенцем на руках…
В конце альбома — конверт. Внутри — пожелтевшее письмо.
«Папа, — читала Нина Сергеевна, и руки её дрожали. — Спасибо тебе за всё. За то, что не бросил нас с мамой. За то, что помогал все эти годы. Я знаю, как тебе было трудно скрывать это от Нины Сергеевны. Но ты прав — незачем ей знать о прошлом. Пусть будет счастлива. Ты заслужил это счастье. Твой сын Витя».
Письмо выпало из рук. Сын? У Николая был сын?
Голова шла кругом. Как? Когда? Почему он скрывал?
Нина Сергеевна вспоминала. Они поженились, когда им обоим было за тридцать. Николай тогда приехал в их город по распределению, устроился на мебельную фабрику. О прошлом рассказывал мало — рано остался сиротой, воспитывался в детдоме…
Детдом. Ложь. Всё ложь.
Она снова взяла альбом, вгляделась в лица на фотографиях. Женщина с ребёнком — совсем молодая, почти девочка. А Николаю тогда было сколько? Семнадцать? Восемнадцать?
Понимание пришло внезапно. Юношеская любовь. Ребёнок. Возможно, родители девушки были против. Или его самого не пустили жениться — сирота, без роду-племени…
Но он не бросил их. Помогал. Все эти годы.
В альбоме были квитанции — денежные переводы, датированные разными годами. Суммы небольшие, но регулярные. Даже в самые трудные времена, когда они сами едва сводили концы с концами.
Нина Сергеевна вспомнила, как Николай подрабатывал по вечерам, делал мебель на заказ. «Для нас стараюсь, — говорил он. — Чтобы лучше жили».
Для них. Но не только для них.
Слёзы текли по щекам, но это были уже другие слёзы. Не обиды — понимания.
Он берёг её. Знал, что она не смогла родить ему детей, и не хотел ранить известием о сыне от другой женщины. Взял эту тайну на себя, нёс всю жизнь.
В конверте было ещё одно фото — совсем свежее. Витя, уже немолодой, с женой и двумя подростками. На обороте — адрес и телефон.
Нина Сергеевна долго сидела, глядя на фотографию. Где-то там, в другом городе, жила семья. Его семья. Часть её Коли, о которой она не знала.
А может, и знала? Где-то в глубине души чувствовала? Те долгие взгляды в никуда, внезапные задумчивости, поездки «к старому приятелю» раз в год…
Она поднялась, бережно закрыла альбом. В мастерской пахло деревом и лаком — запахами всей их совместной жизни. Честной жизни, несмотря на эту тайну. Полной любви жизни.
На верстаке лежала недоделанная шкатулка. Теперь Нина Сергеевна знала, для кого она предназначалась. Для внучки, которую дед видел раз в году и не мог признать своей.
Женщина взяла телефон, набрала номер с фотографии. Гудки казались бесконечными.
— Алло? — мужской голос, удивительно похожий на голос Николая.
— Здравствуйте, Витя, — Нина Сергеевна удивилась, как спокойно звучит её голос. — Это Нина Сергеевна. Жена вашего отца. Мне кажется, нам нужно встретиться.
В трубке молчали. Потом:
— Он… рассказал вам?
— Нет. Я нашла альбом. — Нина Сергеевна помолчала. — Приезжайте. Здесь его мастерская, его работы. И шкатулка, которую он не успел закончить. Для вашей дочки, да?
— Да, — голос дрогнул. — Для Машеньки. Спасибо вам…
— Это вам спасибо. За то, что не появлялись все эти годы. За то, что дали нам с ним прожить нашу жизнь. — Нина Сергеевна вытерла слёзы. — Но теперь… Теперь незачем прятаться. Приезжайте. Познакомимся.
Положив трубку, она подошла к окну. Майское солнце заливало двор золотым светом. Где-то щебетали птицы, шумели деревья.
Жизнь продолжалась. Странная, непредсказуемая, полная тайн и откровений. Но всё же — жизнь.
И где-то там, в этой жизни, её ждала новая семья. Подарок её Коли — последний и, возможно, самый важный.
Нина Сергеевна взяла наждачную бумагу, провела по поверхности недоделанной шкатулки. Дерево было гладким, тёплым, живым.
«С ним разговаривать надо», — вспомнились слова мужа.
— Ну что ж, — прошептала она. — Поговорим.
И в мастерской снова зашуршала наждачка — тихо, мерно, успокаивающе. Как будто Николай Петрович никуда и не уходил. Просто теперь его руками работала она.