— Юля, привет! Это Татьяна из «Городских новостей». У меня есть предложение, которое может тебя заинтересовать.
Я уставилась на телефон, будто он вдруг заговорил человеческим голосом. Журналистка. Ну да, конечно. Десять лет прошло, а они всё ещё помнят мою историю. Правда, теперь уже не из сочувствия звонят.
— Слушаю, — сказала я, машинально поправляя растянутую футболку. В квартире было холодно — отопление отключили за неуплату ещё в прошлом месяце.
— Твой брат выходит на свободу через неделю. УДО за примерное поведение. Я думаю, людям было бы интересно посмотреть на вашу встречу после всех этих лет.
Иван. Боже мой, Иван выходит. Я даже забыла, когда у него кончается срок. Последний раз виделись три года назад — тогда я ещё ездила к нему на свидания, пока не кончились деньги на дорогу.
— И что ты предлагаешь? — спросила я, хотя уже догадывалась.
— Встреча в прямом эфире. Прощение. Слёзы. Людям нравятся такие истории. Думаю, тысяч пятьдесят соберём легко. Пополам.
Двадцать пять тысяч. На эти деньги можно месяца три прожить. А там глядишь, и блог снова раскрутится — люди же любят драму.
— Хорошо, — сказала я. — Договорились.
Повесила трубку и посмотрела на себя в чёрный экран телефона. Растрёпанные волосы, синяки под глазами, впалые щёки. Красавица, блин. За десять лет я превратилась из той светленькой девочки, которую жалели всем миром, в… в кого? В профессиональную попрошайку, которая готова торговать семейными трагедиями ради куска хлеба.
А что делать? Работать не умею — всю жизнь жила на подачки. Учиться поздно. Замуж — да кому я нужна со своим багажом. Остаётся одно — выжимать из той трагедии последние соки.
Неделя пролетела как в тумане. Я покупала новую одежду, красилась, репетировала перед зеркалом. Как встречать брата? Как вести себя? Что говорить? Татьяна консультировала по телефону:
— Помни, Юля, люди хотят видеть настоящие эмоции. Не переигрывай, но и не будь холодной. Идеальный вариант — сдержанные слёзы и искреннее прощение.
Искреннее прощение. Да что она понимает в искренности?
Встречали Ивана у проходной колонии. Я стояла рядом с Татьяной и её оператором, дрожа не столько от холода, сколько от волнения. Десять лет. Он же совсем другим стал, наверное.
И правда стал другим. Вышел высокий, худой мужик с серыми глазами и коротко стриженными волосами. Где тот пацан с растрёпанной чёлкой, который когда-то таскал меня на плечах?
— Ванька, — тихо сказала я, и голос предательски дрогнул.
Он остановился в нескольких шагах от меня, посмотрел на камеру, потом на Татьяну, потом на меня.
— Привет, Юлька.
Татьяна делала знаки — обнимитесь, поплачьте, что-нибудь скажите. Но мы просто стояли и смотрели друг на друга. Десять лет между нами лежали как пропасть.
— Поехали домой? — спросила я.
— У тебя же квартира съёмная, — сказал он. — Не дом.
Это было больно. Дом сгорел вместе с мамой, папой и младшей сестрёнкой Аней. От нашего детства не осталось даже пепла.
В машине ехали молча. Татьяна что-то шептала оператору, явно недовольная отсутствием эмоций. А мне было не до неё. Я украдкой разглядывала брата и не могла поверить — это же чужой человек сидит рядом.
— Как дела? — спросил он наконец.
— Нормально, — соврала я. — А у тебя?
— Тоже нормально.
Дома стало ещё хуже. Иван осмотрел мою убогую однушку — продавленный диван, старенький холодильник, обдёртые обои — и усмехнулся.
— Богато живёшь.
— Не всем достаются папины связи, — огрызнулась я.
Он повернулся ко мне так резко, что я невольно отшатнулась.
— Что ты сказала?
Татьяна подала знак оператору — снимай, вот они, настоящие эмоции. А я поняла, что сболтнула лишнее. Но остановиться уже не могла.
— Ты прекрасно знаешь, что сказала. Если бы не ты со своими дурацкими экспериментами, все были бы живы.
— Юля…
— Что «Юля»? — я сорвалась на крик. — Десять лет я живу с этим! Десять лет люди смотрят на меня как на сироту, которой нужно помочь! А ты сидел в тюрьме и даже не представляешь, каково это!
Иван молчал, и это бесило ещё больше.
— Скажи что-нибудь! Извинись хотя бы!
— За что мне извиняться, Юля? — спросил он тихо. — За то, что взял вину на себя?
Я замерла. Татьяна навострила уши — чувствовала, что происходит что-то важное.
— О чём ты?
— А ты не помнишь? — Иван смотрел на меня в упор. — Не помнишь, как ты в тот вечер ругалась с мамой из-за того парня? Как кричала, что ненавидишь её? Как выбежала из дома и хлопнула дверью?
Сердце ухнуло вниз. Я помнила. Конечно, помнила.
— Не помнишь, как вернулась через полчаса забрать телефон? И что ты тогда делала на кухне?
— Замолчи, — прошептала я.
— Не помнишь газовую плиту, которую ты включила, чтобы закурить? И как потом снова убежала, забыв её выключить?
— Замолчи!
— А я помню, Юлька. Я помню, как прибежал домой и увидел огонь. Как выносил тебя без сознания. Как рассказал следователям, что это я забыл выключить плиту после ужина.
В комнате стало тихо. Слышно было только шум камеры и моё рваное дыхание.
— Ты врёшь, — сказала я, но голос звучал неубедительно даже для меня самой.
— Зачем мне врать, Юль? Я уже отсидел. Я уже заплатил.
Татьяна переглянулась с оператором. В её глазах читался азарт охотника, который выследил добычу.
— Выключите камеру, — попросила я.
— Но мы же не договорили…
— Выключите камеру!
Татьяна нехотя кивнула оператору. Красная лампочка погасла.
— Зачем ты это сказал? — спросила я у брата.
— А зачем ты меня обвиняешь? Мало того, что десять лет просидел за тебя, так теперь ещё и выслушивать должен, какой я плохой?
— Никто тебя не просил!
— Да? А что бы ты делала в восемнадцать лет с уголовным делом? Кто бы тебе помог? Кто бы поверил, что это случайность?
Он был прав. В восемнадцать я была глупой девчонкой, которая думала только о мальчиках и вечеринках. Если бы не Иван…
— Я не хотела, — сказала я. — Ты же знаешь, что я не хотела.
— Знаю, — он устало провёл ладонью по лицу. — Но от этого легче не становится.
Татьяна и оператор собирали аппаратуру, стараясь делать это как можно тише. Но я всё равно слышала каждый их шорох.
— Юля, — сказала журналистка, — мы можем ещё раз поговорить? Может, завтра?
— Убирайтесь, — сказала я, не поворачиваясь к ней. — И забудьте то, что слышали.
— Но мы же договаривались…
— Убирайтесь!
Они ушли. Остались мы с Иваном наедине — впервые за десять лет.
— Прости меня, — сказала я.
— За что?
— За всё. За то, что случилось. За то, что не навещала. За то, что обвиняла тебя.
Он помолчал, потом тихо сказал:
— Я не хочу твоих извинений, Юль. Я хочу, чтобы мы просто жили дальше.
— А как жить с этим?
— Не знаю. Я десять лет думал над этим вопросом и так и не нашёл ответа.
На следующий день Татьяна выложила в сеть короткий ролик. Без самого откровения, конечно — она же не дура. Но намёков было достаточно. «Новые подробности трагедии десятилетней давности», «Что скрывает семья погорельцев», «Правда, которую не хотят рассказывать».
Комментарии посыпались как из рога изобилия. Люди строили теории, копались в старых новостях, находили нестыковки. Кто-то вспомнил, что я тогда говорила следователям про ссору с мамой. Кто-то нашёл фото с места пожара, где было видно, что огонь начался на кухне.
Меня начали травить. В соцсетях, в комментариях под старыми постами, в личных сообщениях. «Убийца», «лживая тварь», «сидеть бы тебе, а not твоему брату». Люди требовали вернуть все пожертвованные мне деньги. Кто-то даже нашёл мой адрес и написал на двери дома «Здесь живёт детоубийца».
Иван пытался меня поддержать, но что он мог сделать? Сам только из тюрьмы, работы нет, денег нет. Он ночевал у меня на диване и смотрел, как я схожу с ума от чувства вины и ненависти окружающих.
— Может, нам нужно уехать? — предложил он однажды. — В другой город, начать сначала?
— На что? — я показала на пустой кошелёк. — У нас даже на хлеб денег нет.
— Найдём работу…
— Какую работу? Ты зэк, я — детоубийца. Кто нас возьмёт?
Он промолчал, потому что спорить было нечем.
Через неделю после выхода ролика я не выдержала. Собрала все таблетки, какие были в доме — от головы, от давления, даже витамины. Запила водкой из последней бутылки, которую покупала ещё для встречи с братом.
Иван нашёл меня вечером. Вызвал скорую, ехал со мной в больнице, дежурил в коридоре реанимации. Врачи сказали — повезло, что вовремя нашли.
— Зачем ты это сделала? — спросил он, когда я пришла в себя.
— Не могу больше, Ванька. Не могу жить с этим.
— А я мог десять лет в тюрьме?
— Ты сильный. А я… я всегда была трусихой.
— Тогда зачем умирать? Живи как трусиха. Ничего страшного в этом нет.
Но жить было действительно нечем и незачем. Когда меня выписали из больницы, в квартире отключили свет. Иван устроился грузчиком на склад, но денег едва хватало на еду. А я просто лежала на диване и смотрела в потолок, пока не стемнеет.
Во второй раз я приняла таблетки через месяц. На этот раз их было больше, и водку я не разбавляла. Иван снова нашёл меня, снова вызвал скорую. Но в этот раз врачи сказали честно — если ещё один раз, то может не успеть.
— Хочешь убить и меня тоже? — спросил брат, когда остались одни в палате.
— Не говори глупости.
— А что ещё остаётся мне делать, если ты умрёшь? Жить с мыслью, что не смог тебя спасти? Так же, как не смог спасти родителей и Аню?
Я впервые за много лет заплакала. Не из жалости к себе, а из жалости к нему. Мой младший брат, который всю жизнь расплачивался за мои ошибки.
— Прости меня, — всхлипнула я.
— Хватит извиняться. Лучше найди способ жить дальше.
Но я не нашла. Через два дня после выписки я снова глотала таблетки. На этот раз Иван опоздал на полчаса.
Похороны были скромные — брат, пара соседок и священник, который согласился отпеть самоубийцу за двойную плату. Татьяна приехала со своей камерой, но Иван выгнал её с кладбища.
А вечером того же дня он записал видео. На том же телефоне, которым Татьяна снимала нашу встречу.
— Меня зовут Иван, — сказал он в камеру. — Сегодня я похоронил свою сестру Юлию. Она покончила с собой из-за травли в интернете. Люди обвиняли её в том пожаре, в котором погибла наша семья десять лет назад.
Он помолчал, собираясь с мыслями.
— Хочу сказать раз и навсегда — Юля не виновата в смерти наших родителей и младшей сестры. Пожар произошёл из-за моей халатности. Я забыл выключить газовую плиту и ушёл из дома. Когда вернулся — было уже поздно. Суд признал меня виновным, и это справедливо. Юля была жертвой трагедии, как и все мы.
Он выложил видео на все доступные площадки. К утру его посмотрели сотни тысяч человек. Под роликом появились комментарии — кто-то просил прощения, кто-то выражал соболезнования, кто-то по-прежнему не верил.
Но Ивану было всё равно. Он спас сестру единственным способом, каким мог — взял всю вину на себя. Снова.
Правда осталась похороненной вместе с Юлей. И только Иван знал, что иногда ложь — это единственный способ защитить тех, кого любишь. Даже если они уже не нуждаются в защите.
Он продал мою квартиру, расплатился с долгами и уехал в другой город. Нашёл работу на стройке, снял комнату в коммуналке. Живёт тихо, никому не рассказывает свою историю.
Иногда ему снятся сны — наш детский дом, мама на кухне, папа с газетой, маленькая Аня с куклой. И я — восемнадцатилетняя дурочка, которая не умела выключать плиту.
Просыпается он всегда в холодном поту. И каждый раз думает об одном и том же — а стоило ли оно того? Стоило ли спасать меня тогда, десять лет назад?
Ответа у него нет. И никогда не будет.