Михаил Петрович держал на коленях газету, но смотрел куда-то в пространство между подоконником и улицей. Последние годы он часто уходил в эту невидимую точку. Там скрывалось что-то, недоступное ей — возможно, воспоминания, о которых он никогда не рассказывал, или несбывшиеся надежды.
— Миша, — позвала она. — Помоги с сумками.
Он медленно обернулся. Взгляд постепенно обретал фокус.
— А, ты уже вернулась, — он кивнул, складывая газету. — Извини. Задумался.
Она слышала эту фразу сотни раз. «Задумался». Что ещё ему оставалось делать на пенсии? После сокращения с завода, после инфаркта, после того, как их поколение отправили доживать на 14 тысяч в месяц.
Он поднялся, подошёл помочь. Когда их руки соприкоснулись на ручке пакета, Анна Сергеевна ощутила дистанцию между ними. Физически — всего несколько сантиметров. В реальности — пропасть, выросшая годами молчания, непонимания, обид и разочарований.
Она помнила, как когда-то в кооперативной квартире, которую они получили после десяти лет очереди, ночами он находил её руку под одеялом — и ничего больше не требовалось. Теперь в их прикосновениях была только бытовая необходимость.
— Я купила минтай, — сказала она, раскладывая продукты. — Сварю уху. И булочки взяла, те, что ты любил раньше.
— Зачем было тратиться, — он посмотрел на чек. — Пенсия через неделю только.
Вечная песня. Экономия на всём. После того, как их сбережения сгорели в девяностые, после кредита на лечение дочери, после сокращения в школе, где она преподавала биологию — экономия стала рефлексом.
— Там качество хуже, — она покачала головой. — И я пенсию трачу как хочу.
Он вернулся к креслу. Диалог, повторённый тысячи раз.
Вечером зарядил дождь со снегом. Анна Сергеевна смотрела сериал. Муж отправился в аптеку за лекарствами и за хлебом.
— Вернусь через полчаса, — сказал он, надевая старую куртку.
Прошло сорок минут. Час. Полтора.
Она не звонила — его телефон обычно лежал с разряженной батареей. Беспокойство нарастало вместе с усталостью. «Встретил Николая Ивановича, — думала она. — Обсуждают политику».
Хотя Михаил Петрович давно избегал разговоров и с соседями, и с ней.
Когда в прихожей наконец заскрежетал ключ, она выдохнула с облегчением, смешанным с раздражением.
— Где тебя носит? — начала она, выходя из комнаты. И остановилась.
Михаил Петрович стоял в луже натёкшей воды. Куртка почернела от влаги, с волос капало. В руках он держал нечто, завёрнутое в полу куртки — мокрое, грязное и дышащее.
— Что это? — она отступила.
— Кошка, — ответил он. — Её сбила машина возле перекрёстка. Не насмерть… но если не помочь…
— Совсем с ума сошёл? — в голосе проступили учительские нотки. — Выкинь сейчас же! Мы не можем позволить себе ветеринара. И животное, здесь? Грязь, блохи, болезни…
Она замолчала. Михаил Петрович смотрел на неё с выражением, которого она не видела годами. Во взгляде читалась решимость — та, молодая, почти забытая. Как тогда, когда он сказал директору завода, что тот ворует. Или когда отказался подписать документы на дочь после её срыва в институте.
— Я не могу её выбросить, Аня, — сказал он. — Не могу. И не буду.
Что-то в его тоне остановило поток возражений.
— Хлеб-то хоть купил? — спросила она.
— Купил, — он кивнул на карман куртки. — И таблетки твои. И… её нашёл.
— Отнеси её в ванную, — вздохнула Анна Сергеевна. — Я за тряпкой.
Кошка оказалась домашней — это было понятно даже под слоем грязи. Рыжая с белыми лапками. Одна из них была неестественно вывернута, с запёкшейся кровью. Шерсть свалялась комками, на боку виднелась проплешина.
Анна Сергеевна стояла в дверях ванной, наблюдая, как муж смывает грязь тёплой водой. Животное тихо мяукало, но не сопротивлялось.
— Нужно к ветеринару, — сказал Михаил Петрович, рассматривая повреждённую лапу.
— Сейчас? На ночь глядя? И на какие деньги?
— У меня есть заначка от продажи инструментов, — он не поднял головы, продолжая обтирать кошку полотенцем. — И нет, не сейчас. Утром.
«Продал инструменты», — отметила она. Когда? Почему не сказал? Его старый набор — дрель, которую ещё отец передал, пилы, всё то, чем он когда-то мастерил полки и табуретки. То, что он берёг. Чем гордился.
Она промолчала. Михаил Петрович забинтовал лапу куском чистой ткани, устроил в углу кухни подстилку из пледа и миску с молоком. Кошка смотрела на него осмысленными зелёными глазами.
— Дашка, — вдруг сказал он, присаживаясь рядом.
— Что? — не поняла Анна Сергеевна.
— Её зовут Дашка, — повторил он, поглаживая рыжую голову. — Я сразу знал, как только увидел.
— Ты что, экстрасенс кошачий?
Он не ответил. Но когда повернулся, она увидела влагу в его глазах, и это испугало её больше, чем рыжая незваная гостья.
Утром они ехали к ветеринару через полгорода. Транспорт был редким и переполненным. Анна Сергеевна наблюдала, как муж держит сумку-переноску (старый портфель с дырками) на коленях. Неожиданно для себя, она согласилась поехать с ним.
Возможно, потому что он выглядел… другим. Выпрямившимся. Целенаправленным. Реальным. С этим новым выражением лица ей вспомнился тот Миша, который провожал её после школы, когда она была молодой учительницей, а он — токарем на заводе.
В очереди к ветеринару женщина с пуделем поинтересовалась:
— У вас кто?
— Кошка, — ответил Михаил Петрович. — Сбило машиной.
— Ой, бедная. Давно у вас?
— Со вчерашнего дня, — ответила Анна Сергеевна.
— Да? А смотрит на вас, будто всю жизнь знает.
Анна Сергеевна наблюдала, как муж почёсывал кошку между ушами — точно зная, как ей нравится. А та мурлыкала, глядя на него с почти человеческой благодарностью.
Ветеринар осмотрела животное, сделала рентген, укол обезболивающего, наложила повязку.
— Не перелом, но сильный ушиб, — объяснила она. — И истощение. Довольно серьёзное. Как давно она на улице?
— Не знаем, — признался Михаил Петрович. — Мы её вчера нашли.
— Судя по состоянию, не меньше месяца, — врач покачала головой. — Но точно домашняя. Стерилизованная, возраст — около семи лет. Возможно, потерялась. Или…
— Выбросили, — закончил за неё Михаил Петрович. Что-то в его голосе заставило Анну Сергеевну повернуться. Лицо мужа стало жёстким.
— Бывает, к сожалению, — вздохнула ветеринар. — Даёте объявление о находке?
Муж вопросительно посмотрел на жену. В его взгляде читалась немая просьба — впервые за долгие годы он чего-то просил у неё, без слов.
— Мы её оставим, — сказала Анна Сергеевна, удивляясь самой себе.
— А твоя аллергия? — спросил он, когда они вышли из клиники.
— Какая аллергия?
— Ты вчера говорила… про аллергию на кошек.
— А, — она отмахнулась. — Это я так. Нервы.
Домой они ехали в молчании. Кошка дремала в портфеле. Уже в квартире, когда животное устроили на подстилке, Анна Сергеевна спросила:
— Почему Дашка?
Михаил Петрович сидел у стола, размешивая ложечкой остывший чай. Он поднял глаза — и она не узнала своего мужа. Он словно сбросил десяток лет.
— Я никогда не рассказывал тебе про детство, — начал он, и голос его звучал иначе — глубже, живее. — Про настоящее. Думал, зачем бередить. У всех свои шрамы.
Она молча присела напротив. За сорок два года вместе она могла пересчитать по пальцам случаи, когда он начинал говорить о прошлом.
— У меня была Дашка, — продолжил он. — Тоже рыжая кошка. С белыми лапами. Я нашёл её котёнком на стройке, где мой отец работал. Нам тогда дали комнату в коммуналке после барака. Мне было девять, брату — одиннадцать. Мать умерла годом раньше.
Анна Сергеевна вздрогнула. Она знала, что его мать умерла рано, но никогда не слышала подробностей.
— Отец пил, — продолжал Михаил Петрович. — Сильно, особенно после смерти мамы. Иногда исчезал на дни. Иногда… — он провёл рукой по шее, там, где у воротника виднелся старый шрам. Анна Сергеевна всегда думала, что это след от операции.
— Дашка была… как спасение, — он улыбнулся. — Она спала со мной. Грела. И главное — ждала. Я знал, что дома есть кто-то, кто ждёт. Для кого я — не обуза, не лишний рот.
Он замолчал. Кошка приподняла голову, моргнула и снова задремала.
— Что случилось с той Дашкой? — спросила Анна Сергеевна.
— Отец выбросил её. Когда я был в школе, — его пальцы сжались на чашке. — Я вернулся, а её нет. Он сказал — нечего разводить блох, и без того жрать нечего. И… он был пьян. Сильно. Я не стал… не стал спрашивать, как именно выбросил.
Анна Сергеевна представила мальчика, который боится, что отец утопил его кошку.
— Я её искал, — продолжил Михаил Петрович. — Каждый день после школы. Звал, ходил по району. Она могла выжить, я думал. Могла найтись. Но…
— Почему ты никогда раньше не рассказывал?
— Многое похоронено, Аня, — он пожал плечами. — И многое из той жизни я хотел забыть. Детдом после смерти отца. Интернат. Общежитие. Я ведь поэтому и женился на тебе — ты была такая… домашняя. Из нормальной семьи. С родителями, которые друг с другом разговаривают, а не только бьют.
Она слушала, и ей казалось, что за один вечер она узнала о муже больше, чем за десятилетия. Столько всего, что объясняло его поступки — его молчание, его замкнутость, его нежелание заводить животных, когда дочь просила котёнка. И его привычку экономить на всём — не из скупости, а из страха снова остаться ни с чем.
— Когда на заводе начались сокращения, — он смотрел в сторону, — я стал видеть сны про отца. И про то время. Я ведь тоже едва не запил, помнишь? После той истории с начальством.
Она помнила. Несколько месяцев тяжёлого периода, когда он приходил поздно, от него пахло водкой, а в глазах стояла та же отрешённость, что и у его отца на выцветшей фотографии.
— Я боялся, Аня, — произнёс он. — Боялся стать как он. Боялся, что буду плохим отцом для Наташи. Плохим мужем для тебя. Что все эти… демоны по наследству передаются.
— Ты не стал таким, — она коснулась его руки. — Ни разу. Ни с Наташей, ни со мной.
— Но я всё равно многое поломал, — он покачал головой. — Отдалился. Ушёл в себя. Знаешь, что самое страшное в старости? Мы начинаем больше думать о начале, чем о финале. Копаться в том, что было полвека назад, вместо того, чтобы проживать день сегодняшний.
На кухне воцарилась тишина, нарушаемая только посапыванием кошки.
— Я тоже многое скрывала, — наконец произнесла Анна Сергеевна. — Или не говорила. Думала, зачем тебе мои страхи, тревоги. У тебя своих хватает.
— Мне казалось, — он сжал её ладонь, — что мы просто… состарились вместе. Притёрлись. А потом… потом стало поздно.
— Почему поздно?
— Не знаю, — он пожал плечами. — Так всегда кажется. Что время ушло, а мы не успели.
Анна Сергеевна улыбнулась.
— Знаешь, Миш, мне шестьдесят восемь. Тебе семьдесят один. Но мне не кажется, что мы не успели. Мне кажется, что… можно начать заново.
— С чего же начать? — его взгляд стал растерянным.
— Может быть, с этой рыжей твоей подобранки? — она кивнула на спящую кошку. — Ты ведь её вчера словно всю жизнь ждал. Я видела, как ты на неё смотрел.
— Когда я её увидел под машиной, то словно… словно мне снова девять, и я могу всё исправить. И Дашку спасти, и… много чего ещё. Понимаешь?
— Понимаю, — она сжала его ладонь. — Только не надо ничего исправлять. Прошлого не изменить. Но можно начать новую историю. Другую. Без сравнений и без вины.
Они не стали звонить дочери в тот же вечер. История с кошкой казалась слишком личной. Словно в их жизни появился кусочек настоящего чуда — рыжий комок, который медленно возвращался к жизни, поглядывая на них разными глазами — один зелёный, другой янтарный, только сейчас они это заметили.
Первые дни Дашка почти не ела, только пила воду и молоко. Ветеринар сказала, что нужно время — чтобы зажила лапа, чтобы организм восстановился.
— Как и людям, — добавила она. — Иногда кошкам тоже нужно время, чтобы снова научиться доверять.
Анна Сергеевна стала замечать, как меняется их повседневность. Михаил Петрович перестал часами сидеть у окна. Он возился с кошкой, обустраивал ей место, искал информацию о правильном питании. Она сама — стала тщательнее выбирать продукты, чаще готовить горячее.
Через две недели они вдруг обнаружили себя сидящими за столом и просто разговаривающими — не о счетах, не о лекарствах. О жизни. О дочери и внуках. О соседях. О книгах, которые когда-то любили.
— Помнишь, как мы познакомились? — спросил Михаил Петрович.
— На танцах в клубе? — улыбнулась Анна Сергеевна.
— Нет, раньше. Я тебя видел ещё до танцев. Ты шла с авоськой по главной улице, в синем платье. Я сидел с ребятами на лавочке возле почты. И сказал им: «Смотрите, какая девушка идёт. Это будет моя жена».
— Почему ты никогда мне об этом не рассказывал?
— Боялся, что слишком самонадеянно прозвучит, — он улыбнулся. — А потом забыл, как многое.
Жизнь, которая ещё недавно казалась застывшей в рутине, менялась. Не стремительно — медленно, день за днём. Словно маленькие огоньки зажигались в комнатах их отношений — тех, что долго стояли тёмными и запертыми.
Через полтора месяца приехала дочь с мужем и детьми. Наташа удивлённо рассматривала изменения в квартире — клетку с новыми занавесками, игрушки для кошки, рыжую Дашку на диване.
— Ты в школе учишься? — спрашивал Михаил Петрович у младшего внука, строгая деревянную игрушку.
— В третьем классе, дедушка Миша, — отвечал мальчик, рассматривая альбом с марками.
— А вот когда я был в третьем классе, у меня была кошка. Почти такая же, как наша Дашка. И звали её так же.
— Правда? А что с ней стало?
Анна Сергеевна напряглась. Михаил Петрович на секунду замер, потом погладил деревяшку.
— Она потерялась, — сказал он. — Но знаешь, я думаю, кто-то добрый её нашёл. Кто-то, кому очень нужна была именно такая кошка.
Вечером, когда дети уже спали, Анна Сергеевна и Михаил Петрович вышли на балкон. Весна вступала в свои права, пахло талым снегом.
— Что-то случилось с вами, — сказала Наташа, выходя за ними. — Вы изменились оба. Помолодели, что ли.
— Просто мы немного остановились, — ответила Анна Сергеевна. — А потом снова пошли.
— Из-за кошки? — Наташа покачала головой. — Надо же. А я в детстве так просила завести животное.
— Иногда нужно время, чтобы понять простые вещи, — Анна Сергеевна посмотрела на мужа, — и чтобы снова научиться видеть друг друга — а не только смотреть.
Михаил Петрович взял её за руку. Они стояли на балконе, вдыхая запах весны — не того февраля, когда всё началось, а уже апреля, с его обещанием. Дашка запрыгнула на перила, щурясь в вечернее небо.
— Пойдём внутрь, — сказал Михаил Петрович. — Надо чай поставить. И булочки твои любимые достать.
— Давно не пекли, — кивнула Анна Сергеевна. — Но самое время начать снова.
Сосед Николай Иванович, проходя мимо, окликнул их:
— А, Михалыч! Как там сад выглядит? Скоро тяпку доставать?
— Через недельку! — ответил Михаил Петрович. — Зайди завтра, посмотрим календарь посевной!
Сад. Ещё одно слово из прошлой жизни, которая возвращалась.
— А ещё говорят, что в старости уже ничего не меняется, — сказала Анна Сергеевна.
— Не в старости, — покачал головой Михаил Петрович. — В жизни. Она всегда меняется. Просто иногда нужен кто-то, кто покажет дорогу.
Он посмотрел на Дашку, которая потягивалась на полу балкона. В сумерках её рыжая шерсть казалась пламенем. Тем самым, что согревает в холодную ночь, указывает путь заблудившимся, и дарит надежду — даже когда кажется, что время ушло безвозвратно.
Автор: Уютный уголок