Анатолий Сергеевич проснулся с ощущением чужого присутствия в собственном теле — словно кто-то невидимый всю ночь методично перебирал его воспоминания, оставляя их не на своих местах. Шестьдесят четыре года жизни лежали в его памяти аккуратными стопками, а теперь всё смешалось, и он не мог понять — то ли это следствие вчерашнего сна, то ли сам сон был следствием чего-то большего.
Рядом дышала Маргарита — тридцать семь лет совместного дыхания, синхронизированного до последнего вздоха. Он знал: сейчас она перевернётся на правый бок, поджав колени, и тихо всхлипнет во сне — старая привычка, оставшаяся от давних тревог. Но знание это было странным, избыточным, словно он видел не только настоящий момент, но и тень момента будущего.
В потолке над кроватью жила трещина — извилистая, похожая на засохшую реку. Тридцать лет он засыпал и просыпался под её неизменным узором. Но сегодня трещина казалась живой, пульсирующей, готовой раскрыться и выпустить наружу что-то, чему не было названия.
Сон. Был сон — Анатолий Сергеевич помнил это с болезненной отчётливостью. Но содержание ускользало, оставляя только ощущение: во сне он видел себя со стороны, видел собственное будущее, растянутое, как бельё на просушке, — и это будущее было одновременно определённым и изменчивым, как облако.
Он сел на кровати. Позвоночник отозвался привычной болью — напоминание о годах, проведённых над бумагами. Протянул руку к тумбочке за очками и замер.
Очков там не было. Он знал это до того, как пальцы коснулись пустой поверхности.
Не предположил, не вспомнил — знал с абсолютной, пугающей достоверностью. Они лежали на комоде, куда вчера их переложила Маргарита, протирая пыль. Но откуда это знание? Он не видел, как она их перекладывала. Не слышал. Просто знал.
— Толя? — голос жены был сонным, тягучим, как патока. — Что случилось?
Он хотел сказать: ничего. Хотел, но знал — она не поверит. Она сядет, откинет с лица седую прядь (вот сейчас, сейчас), посмотрит на него тем особым взглядом, которым жёны смотрят на мужей, подозревая неладное.
Маргарита села. Прядь. Взгляд.
Мир качнулся и встал на место, но уже чуть-чуть иначе.
Расщепление времени
Утренний ритуал превратился в пытку предвидения. Каждое действие отбрасывало тень в будущее — он видел себя бреющимся за секунду до того, как брал в руки станок, чувствовал вкус зубной пасты до того, как выдавливал её на щётку. Время расщепилось на два потока: тот, в котором он жил, и тот, который маячил впереди на расстоянии вытянутой руки.
— Молоко кончилось, — сказал он, даже не открывая холодильник.
— Откуда знаешь? — Маргарита замерла с чайником в руках.
— Просто знаю.
Она подошла, проверила. Пакет был пуст. В её движениях появилась настороженность — едва заметная, но он чувствовал её, как чувствуют изменение атмосферного давления перед грозой. Тридцать семь лет вместе научили их читать друг друга без слов, но сейчас она читала текст, которого не понимала.
За завтраком Маргарита рассказывала о соседке с третьего этажа — механические слова, призванные заполнить тревожную пустоту. Но Анатолий Сергеевич слышал не только то, что она говорила, но и то, что скажет через мгновение. Слова существовали одновременно в её горле и в воздухе между ними, создавая странное эхо, от которого кружилась голова.
— …а этот её Барсик, представляешь, вчера как заорёт посреди ночи…
«Думала, режут кого» — беззвучно произнёс он одновременно с ней.
Ложка выскользнула из его пальцев. Звон показался оглушительным, многократно усиленным тишиной, которая повисла следом.
— Толя, что с тобой? — в голосе Маргариты сквозила тревога пополам с раздражением. — Третий раз спрашиваю.
Третий? Он не слышал первые два. Или слышал, но в том, другом потоке времени, который тёк параллельно?
— Голова болит, — соврал он.
Она придвинулась ближе, коснулась его лба тыльной стороной ладони — жест, отработанный десятилетиями. Её рука была прохладной и чуть влажной от мытья посуды.
— Температуры нет. Но вид у тебя… — она не договорила, но он знал окончание фразы: «как у покойника».
Телефон зазвонил ровно в тот момент, когда он ожидал. Виктор Павлович, начальник. Отчёт. Проверка. Прийти пораньше. Каждое слово падало в подготовленную ячейку сознания, как деталь в паз.
Прозрачность будущего
В автобусе Анатолий Сергеевич сидел, вцепившись в поручень, и наблюдал, как реальность послушно следует сценарию, который разворачивался в его голове за несколько мгновений до воплощения. Кондукторша — новенькая, с крашеными рыжими волосами и нервными движениями — ошиблась со сдачей. Это знание пришло раньше самого события, предвосхитило покраснение её щёк, дрожание пальцев, роняющих мелочь.
Пассажиры казались актёрами, разыгрывающими пьесу по невидимому сценарию. Полная женщина с клетчатой сумкой вошла именно в предсказанный момент, встала там, где он уже видел её стоящей, и тяжёлое дыхание с запахом валерьянки окутало его точно по расписанию. Молодой человек в наушниках споткнулся о ступеньку при выходе — движение, которое Анатолий Сергеевич наблюдал дважды: сначала внутренним зрением, потом обычным.
Всё происходило с механической точностью.
К середине пути Анатолий Сергеевич понял: это не дар и не проклятие. Это — разлом. Что-то сломалось в механизме его восприятия времени, и теперь он видел швы, которыми сшита реальность. Видел грубую работу — стежок настоящего, стежок будущего, и между ними — крошечный зазор, в который проваливалось его сознание.
В конторе коллеги казались тенями. Светлана из бухгалтерии произнесла заготовленную судьбой фразу про сломанный принтер. Виктор Павлович почесал лысину в задумчивости — жест, который Анатолий Сергеевич увидел дважды. Даже падение скрепки со стола произошло по предначертанной траектории — длинная дуга, зацеп за край папки, звонкое приземление на линолеум.
— Анатолий Сергеевич, вы это… — Виктор Павлович навис над столом, и в его маленьких глазах плескалось беспокойство. — Может, домой? Вид у вас нездоровый.
«Сейчас он покрутит пальцем у виска», — подумал Анатолий Сергеевич.
Начальник покрутил пальцем у виска — жест, означающий одновременно «не в себе» и «подумай головой».
— Всё нормально, — ответил Анатолий Сергеевич, хотя ничего не было нормально.
Мир стал прозрачным, как старая калька, сквозь которую просвечивает следующий лист.
Откровение у окна
Вечером, когда за окнами сгустились ранние осенние сумерки, он не выдержал. Маргарита сидела в кресле — любимая поза для вязания, ноги поджаты, на коленях клубок шерсти цвета засохшей крови. Телевизор бубнил о чём-то далёком и неважном.
— Рита, — голос прозвучал чужим, скрипучим. — Со мной происходит что-то странное.
Спицы замерли. Она подняла глаза — в них плескалась тревога, которую она весь день старательно прятала.
— Я знаю, — тихо сказала она. — Весь день вижу.
Он рассказывал сбивчиво, путая слова, пытаясь объяснить необъяснимое. Как узнаёт вещи до того, как они происходят. Как слышит слова до того, как они произнесены. Как живёт одновременно в двух временах — настоящем и будущем, отстоящем на несколько мгновений.
Маргарита слушала, и с каждым словом её лицо становилось всё бледнее. Когда он закончил, она аккуратно сложила вязание — движения механические, отработанные, за которыми пряталась паника.
— Покажи, — попросила она.
— Что показать?
— Предскажи что-нибудь. Что я сейчас сделаю.
Анатолий Сергеевич закрыл глаза, попытался поймать ускользающее ощущение. Но страх Маргариты заполнил комнату, как дым, и в этом дыму он не мог разглядеть ничего.
— Не получается, — признался он. — Когда специально пытаюсь — не выходит.
Она встала, подошла к нему, положила руки на плечи. Её пальцы дрожали.
— Завтра пойдём к тёте Наде.
— К гадалке? Рита, ну что за…
— У неё мать такая же была, — перебила Маргарита. — Видела вещи. Может, она что-то знает.
В её голосе звучала надежда — хрупкая, как первый лёд.
Дом на отшибе
Тётя Надя жила в старом доме на окраине — двухэтажный покосившийся ковчег, переживший три войны и пять наводнений. Калитка скрипнула ржавыми голосами, и Анатолий Сергеевич знал — сейчас во дворе залает собака. Не увидел, не услышал заранее — просто знал с той же уверенностью, с какой знал своё имя.
Собака залаяла — хриплым лаем старого пса, больше для порядка, чем по делу.
Дверь открылась прежде, чем они успели постучать. Тётя Надя стояла на пороге — массивная женщина с лицом, на котором морщины складывались в карту неведомой страны. Глаза у неё были молодые — яркие, внимательные, видящие насквозь.
— Ждала вас, — сказала она просто. — Проходите.
Внутри пахло травами и воском, старым деревом и чем-то ещё — неуловимым, тревожным. Они сели за круглый стол, покрытый выцветшей бархатной скатертью. На стенах висели иконы вперемешку с засушенными букетами, создавая странное ощущение одновременного присутствия святости и язычества.
Анатолий Сергеевич рассказывал, а тётя Надя слушала, не перебивая. Её пальцы — узловатые, как корни старого дерева — лежали на столе, и он видел, как они чуть вздрагивают в такт его словам. Она не удивлялась, не ахала — слушала так, словно он рассказывал что-то давно известное, но важное.
— Дай руку, — велела она, когда он закончил.
Её ладонь оказалась горячей и сухой, как лихорадка. Она долго водила пальцем по линиям его руки, что-то шептала — не молитву и не заговор, а что-то среднее, пришедшее из времён, когда между ними не было разницы.
— Третий глаз, — наконец произнесла она. — Редкий дар. Моя мать такое видела — знала, когда корова отелится, когда гроза придёт, когда смерть в дом заглянет. У тебя — слабее, но есть.
— Почему сейчас? — спросил Анатолий Сергеевич. — Почему не раньше?
Тётя Надя пожала плечами — жест, в котором было больше философии, чем в иных трактатах.
— Время пришло. Или ты дозрел. Или мир треснул — кто знает? Дар не спрашивает разрешения.
Она встала, подошла к шкафу, долго рылась среди склянок и свёртков. Вернулась с маленьким полотняным мешочком.
— Возьми. Под подушку положишь — сны яснее станут. И вот что… — она наклонилась ближе, и от неё пахнуло полынью. — Не бойся дара. Используй. Людям помогай. Это плата за то, что дано.
Превращение
Решение вызревало медленно, как нарыв. Неделю Анатолий Сергеевич ходил на службу, пытался работать, но цифры расплывались перед глазами, а способность предвидеть ближайшее будущее делала существование невыносимым. Он знал, что скажет каждый коллега, знал, какие бумаги принесут, знал даже, когда сломается кофеварка в коридоре.
Жизнь превратилась в дурную пьесу, которую он вынужден был смотреть дважды — сначала в голове, потом наяву.
— Больше не могу, — сказал он однажды вечером Маргарите. — Увольняюсь.
Она перестала мыть посуду, обернулась. В руках у неё была тарелка — синяя, с трещиной по краю, купленная ещё в первый год совместной жизни.
— А жить на что?
— Тётя Надя сказала — помогать людям. Может, и правда попробовать? Принимать, как она. Предсказывать.
Тарелка дрогнула в её руках, но не упала.
— Ты же в это не веришь, — тихо сказала Маргарита.
— Не верил. А теперь… — он развёл руками. — Теперь не знаю, во что верить.
Они долго сидели на кухне, обсуждая безумный план. Маргарита сопротивлялась — разумно, взвешенно, приводя доводы. Но он видел в её глазах другое: страх перед неизвестным боролся с надеждой на чудо. В конце концов, разве их жизнь не была слишком обычной, слишком предсказуемой все эти годы?
Заявление об уходе он написал на следующий день. Виктор Павлович долго уговаривал остаться, сулил прибавку, напоминал о близкой пенсии. Но Анатолий Сергеевич был непреклонен — впервые за многие годы.
— Семейные обстоятельства, — объяснил он туманно.
— Какие ещё обстоятельства? — начальник побагровел. — Тридцать лет отработал, и на тебе!
Но Анатолий Сергеевич уже не слушал. Он знал, что через минуту Виктор Павлович махнёт рукой и подпишет заявление. Знал, что Светлана из бухгалтерии заплачет, провожая его. Знал даже, что вахтёр Михалыч пожмёт ему руку и скажет: «Правильно делаешь, не место тут живому человеку».
Всё так и случилось.
Кабинет чудес
Маргарита превратила маленькую комнату — бывшую кладовку — в подобие кабинета. Окна занавесила тёмной тканью, на стол постелила бархатную скатерть (одолжили у тёти Нади), расставила свечи. Получилось театрально, даже немного смешно, но она утверждала, что людям нужна атмосфера.
— Как будешь принимать? — спрашивала она, поправляя складки на скатерти. — Что говорить станешь?
— Не знаю. Как получится.
Первая клиентка пришла через тётю Надю — та пустила слух о новом ясновидящем, «мужчине с даром». Анатолий Сергеевич ждал её, как ждут приговора — с замиранием сердца и сухостью во рту.
Вошла молодая женщина — усталое лицо, тени под глазами, движения резкие, нервные. Села напротив, сжимая сумочку, как спасательный круг.
— Муж изменяет, — выпалила она без предисловий. — Я знаю, чувствую. Скажите — бросит он меня или нет?
Анатолий Сергеевич смотрел на неё и видел не будущее её брака, а ближайшие минуты. Вот она достанет носовой платок — кружевной, с вышитыми инициалами. Вот промокнёт глаза. Вот полезет в сумочку за деньгами и уронит помаду — красную, в золотом футляре.
Всё произошло именно так. И этого оказалось достаточно.
— Вижу расставание, — забормотал он, импровизируя на ходу. — Но это — освобождение. Новая встреча ждёт, светлый человек. Через воду придёт счастье.
Банальность? Безусловно. Но женщина расцвела, словно пересохшая земля после первых капель дождя. Слёзы высохли, плечи расправились. Она оставила деньги — щедро, не считая — и ушла, унося с собой надежду.
— Ну как? — Маргарита выглянула из-за двери.
— Получилось, кажется.
Так началась его новая жизнь.
Поток страждущих
Слава о ясновидящем Анатолии Сергеевиче разнеслась по району с быстротой пожара. Люди шли нескончаемым потоком — кто с бедой, кто с надеждой, кто из простого любопытства. Он принимал всех, не разбирая.
Его метод оставался неизменным: он не мог видеть далёкое будущее клиентов, но безошибочно предугадывал их ближайшие действия. Этого хватало, чтобы создать иллюзию всеведения.
— Вы сейчас достанете фотографию дорогого человека, — говорил он, и клиент доставал.
— Чувствую, вопрос о деньгах вас мучает, — намекал он, и следовал вопрос о деньгах.
Дальше шли общие фразы, туманные обещания, утешения. Удивительно, как мало нужно человеку, чтобы поверить в лучшее.
Среди клиентов были все: бизнесмены в дорогих костюмах спрашивали о сделках, студенты волновались об экзаменах, старушки приносили фотографии внуков. Анатолий Сергеевич научился говорить то, что хотели услышать, — искусство, которое оказалось проще, чем он думал. Достаточно было внимательно смотреть и слушать — люди сами подсказывали ответы.
— У вас потрясающий дар! — восклицала дама в мехах. — Вы предсказали важное известие, и сын действительно позвонил!
Он кивал, принимая благодарность за то, в чём не было его заслуги. Сыновья звонят матерям — это ли не естественный ход вещей?
Деньги текли рекой. За неделю он зарабатывал больше, чем за месяц в конторе. Маргарита пересчитывала купюры с выражением недоверчивого восторга на лице.
— Может, квартиру побольше купим? — мечтательно говорила она. — Или в отпуск съездим — на море, как в молодости?
Анатолий Сергеевич соглашался, но что-то внутри не давало покоя. По ночам он лежал без сна, вспоминая лица клиентов. Что, если их надежды не оправдаются?
Трещины в фасаде
Первая трещина появилась через месяц. Женщина средних лет — жёсткое лицо, поджатые губы, взгляд прокурора — ворвалась без предупреждения.
— Вы обещали, что мужчина вернётся! — её голос дрожал от ярости. — Три недели прошло — где он?
Анатолий Сергеевич не помнил ни её, ни своё предсказание. Клиентов было слишком много, лица сливались в одно тревожное пятно.
— Пути судьбы неисповедимы… — начал он.
— Врёте вы всё! Шарлатан! — женщина опрокинула стул. — Деньги верните, аферист!
Маргарита еле выпроводила её, пообещав компенсацию. Анатолий Сергеевич остался сидеть в своём «кабинете», чувствуя, как дрожат руки. В воздухе ещё висел запах её духов — резкий, агрессивный.
После неё были другие. Мужчина, которому он предсказал удачу в делах, потерял всё. Девушка, ждавшая обещанного замужества, осталась у разбитого корыта. Пожилая пара получила страшное известие о сыне — вместо предсказанного выздоровления.
С каждым недовольным клиентом уверенность Анатолия Сергеевича таяла. Он понимал теперь: его дар — видеть на несколько минут вперёд — не делал его ясновидящим. Он был фокусником, ловко манипулирующим ожиданиями.
— Может, хватит? — робко предложила Маргарита после особенно скандального визита. — Денег накопили, можно и отдохнуть.
Но он упрямился. Всё ещё надеялся, что способность усилится, что он научится видеть настоящее будущее. Продолжал принимать, продолжал предсказывать, хотя каждый сеанс давался всё труднее.
Ночами его мучили кошмары. Снились обманутые люди — они стояли вокруг его кровати молчаливым укором. Он просыпался в холодном поту, хватая ртом воздух, а Маргарита гладила его по голове и шептала: «Тише, тише, это только сон».
Но это был не сон. Это была плата.
Возмездие
Они пришли в дождливый вторник — две молодые женщины, похожие друг на друга, как отражения в мутном зеркале. Месяц назад приходили вместе, хихикали, шептались, глядя на него с восторженным трепетом. Он предсказал обеим скорое замужество — что ещё предсказывать девушкам их возраста?
Теперь восторга не было. Только ярость — чистая, концентрированная, как кислота.
— Где наши женихи? — прошипела одна.
— Мы всё сделали, как ты сказал! — вторая шагнула ближе. — Бросили всё, переехали, ждали! Где?!
Анатолий Сергеевич попятился. В висках стучало, во рту пересохло. Его дар — видеть ближайшее будущее — сейчас кричал об опасности, но было поздно.
— Я не могу гарантировать… — начал он.
Первый удар пришёлся в живот. Воздух со свистом вырвался из лёгких, он согнулся, инстинктивно прикрывая голову руками. Второй удар — в лицо. Очки полетели прочь, мир расплылся в цветное марево.
— Мразь! Обманщик!
Били недолго, но со знанием дела. Рёбра, почки, снова живот. Он упал на колени, потом на бок, свернулся калачиком, пытаясь защитить хотя бы голову.
Сквозь боль и шум крови в ушах он слышал крик Маргариты, топот ног, хлопанье двери. Потом — тишина, нарушаемая только его собственным хриплым дыханием. На языке — вкус крови, металлический, как старые монеты.
— Толя! Толенька! — Маргарита склонилась над ним, и её слёзы капали ему на лицо. — Скорую вызвала, потерпи!
— Не надо… скорой…
Он попытался сесть. Боль прошила тело от макушки до пяток, но он заставил себя опереться о стену. В голове прояснялось — мучительно, как бывает, когда после долгого сна попадаешь под яркий свет.
Он был шарлатаном. Обманщиком. Не по злому умыслу — по глупости, по самообману. Но разве это меняло суть?
Прозрение в четырёх стенах
Следующие недели прошли в добровольном заточении. Анатолий Сергеевич заперся дома, отключил телефон, не отвечал на звонки в дверь. Синяки медленно меняли цвет — из фиолетовых становились жёлто-зелёными, как осенние листья.
Маргарита разобрала «кабинет» — сняла шторы, убрала свечи, свернула бархатную скатерть. Комната снова стала просто комнатой — светлой, с геранью на подоконнике и старым диваном у стены.
— Оно и к лучшему, — говорила она, принося ему чай. — Нервы целее будут.
Но дело было не в нервах. Дело было в понимании, которое пришло вместе с болью: дар без мудрости — проклятие. Он мог видеть на несколько минут вперёд — ну и что? Это не делало его ни мудрее, ни добрее, ни полезнее для людей.
Способность никуда не делась. Он по-прежнему знал, когда закипит чайник, предчувствовал звонок телефона, видел, что скажет диктор в вечерних новостях. Но теперь это казалось не даром, а причудой восприятия — как абсолютный слух у того, кто не умеет играть.
Однажды утром под дверью обнаружился конверт. Почерк незнакомый, размашистый. Внутри — письмо:
«Спасибо вам огромное! Я не вышла замуж, как вы предсказывали, но это оказалось к лучшему. Поступила на заочное, нашла работу мечты. Вы открыли мне глаза — счастье не в мужчине, а в самой себе. Храни вас Бог!»
Анатолий Сергеевич перечитал письмо несколько раз. Выходит, даже ложь может принести пользу? Или это просто случайность, которую человек истолковал в свою пользу?
— Не терзай себя, — Маргарита заглянула через плечо. — Что было, то прошло. Жизнь продолжается.
Да, жизнь продолжалась. Но уже другая.
Возвращение к обычному
Постепенно, как заживают раны, зажила и его жизнь. Анатолий Сергеевич нашёл работу в маленькой фирме — ничего особенного, простая бухгалтерия. Платили немного, но им с Маргаритой хватало.
Иногда на улице его узнавали бывшие клиенты. Реакции были разные — кто-то отворачивался, кто-то здоровался, некоторые даже благодарили. Оказывалось, не все предсказания были провальными. Или люди просто хотели видеть хорошее даже в неудачах.
— Помните, вы мне сказали про перемены через воду? — остановила его как-то женщина на рынке. — Так и вышло! Переехала за реку, новую жизнь начала!
Он кивал, улыбался, хотя прекрасно помнил — никакой конкретики в его предсказании не было. Но если человеку помогла вера в эти слова — разве не в этом суть?
Способность предвидеть ближайшее будущее осталась с ним навсегда. Но он научился её игнорировать, как учатся не замечать шум за окном или тиканье часов. В конце концов, какая разница — знаешь ты за секунду до события или узнаёшь в сам момент? Жизнь от этого не меняется.
За ужином Маргарита рассказывала о своём дне — поход в магазин, встреча с соседкой, новости из телевизора. Обычные вещи, из которых соткана ткань повседневности. Анатолий Сергеевич слушал, кивал, иногда что-то спрашивал.
— Знаешь, — сказал он однажды, — а ведь хорошо, что мы не знаем, что будет завтра.
— С чего это вдруг? — удивилась она.
— Да так. Подумалось просто.
Маргарита посмотрела на него внимательно, потом улыбнулась — той особенной улыбкой, которая за тридцать семь лет не потеряла теплоты.
— Философ ты мой. Доедай давай, остынет же.
Он доедал, думая о простой мудрости её слов.
У окна
Стояла глубокая осень — время, когда природа не скрывает своей смертности. Анатолий Сергеевич сидел у окна, наблюдая медленный танец падающих листьев. В руках — книга, которую он не читал, просто держал, как старый друг держит руку друга.
Прошёл год с того странного утра, когда он проснулся с даром предвидения. Год, вместивший в себя целую жизнь — взлёт и падение, надежду и разочарование, обман и прозрение.
Что осталось? Шрамы — физические и душевные. Опыт, который трудно кому-то передать. И понимание: человек всегда стремится заглянуть за край, увидеть, что там, за поворотом. Но истинная мудрость, возможно, в том, чтобы принять неизвестность.
Он всё ещё видел ближайшее будущее — знал, что Маргарита сейчас позвонит из магазина, спросит, какой хлеб купить. Знал, что почтальон принесёт квитанцию за электричество. Знал даже, что вечером будет дождь — не по прогнозу, а по тому особому чувству в костях.
Телефон зазвонил. Он не стал брать трубку сразу — пусть прозвонит несколько раз. Пусть останется маленькая интрига.
В конце концов, что такое жизнь без неожиданностей? Даже если неожиданность — всего лишь выбор между чёрным и белым хлебом.
Он улыбнулся и потянулся к телефону. За окном ветер играл с листьями, складывая из них узоры, которые никто не мог предсказать. И в этой непредсказуемости была своя, особенная красота.
Красота настоящего момента — единственного, что у нас действительно есть.