Незаслуженная любовь
Я стояла перед зеркалом, пытаясь смыть с лица красное пятно от пощечины. «Ты — живое напоминание о моей ошибке», — звенели в голове мамины слова.
Мне было шестнадцать, и пощечина прилетела за несданный экзамен по химии. Выпускной медали теперь не видать.
В отражении я видела её черты: те же глаза, те же скулы. Только она всегда держала спину прямо. А я сутулилась, стараясь стать незаметнее.
Мать, Валентина Сергеевна, преподавала математику в нашей школе. Ученики её боялись, коллеги уважали. Когда она вызывала меня к доске, в её голосе не было ни капли особого отношения. Все свои уроки я получала дома.
— С твоими-то генами можно было решить быстрее, — говорила она, проверяя задание. — Отец всё-таки был математиком. Жаль, что от него тебе досталась только внешность.
Отца я не помнила. Он ушёл, когда мне было два. С возрастом фантазии о его возвращении сменились другими: поступить в университет подальше от дома, уехать в другой город, начать с чистого листа.
В день выпускного, получая серебряную медаль, я нашла глазами мать в зале. Она сидела в третьем ряду с холодной улыбкой. Позже она скажет: «Учитывая, сколько я с тобой занималась, должна была быть золотая».
Я поступила в университет в Петербурге и научилась жить без оглядки. Звонила домой всё реже. Приезжала раз в год, в день её рождения, привозила подарки, которые она принимала с вежливым кивком.
В двадцать шесть я встретила Андрея — надёжного, с восхищением в глазах. Через полгода мы поженились.
Мать приехала на свадьбу в тёмно-синем костюме.
— Ты уверена? — спросила она перед церемонией. — Он слишком… обычный для тебя.
— Он любит меня, — ответила я.
— Любовь… — она произнесла это слово как диагноз. — Надеюсь, он хотя бы обеспечен.
Ночью я плакала в объятиях мужа, не в силах объяснить, почему.
Соня родилась, и что-то внутри меня переменилось. Я держала дочь на руках и чувствовала поток любви, который не требовал объяснений. «Я никогда не заставлю тебя чувствовать себя лишней».
Мать приехала через неделю. Вошла с коробкой дорогих подгузников и критическим взглядом.
— У тебя такие круги под глазами, — заметила она вместо приветствия.
Она взяла Соню на руки, и моё сердце сжалось от страха. Но мать не морщилась. Наоборот, её лицо смягчилось, она даже что-то напевала.
— Она похожа на твоего отца, — вдруг сказала мать. — Те же брови, та же складка губ.
— Какой он был? — спросила я.
— Талантливый. Блестящий ум. И такой же эгоист, — она положила Соню в кроватку. — Когда он узнал о беременности, сказал, что это разрушит его карьеру. Что дети — не для него. Что я должна сделать аборт.
— И что было потом?
— Потом я поняла, что он был прав. Ребёнок — это конец свободной жизни. Я могла защитить докторскую, уехать в Москву. Вместо этого застряла в провинциальной школе.
Она посмотрела на меня без маски, и я отступила на шаг.
— Ты никогда не хотела меня.
— Хотела, — неожиданно ответила она. — Первые месяцы. Потом стало понятно, что растить тебя буду одна. Что выбора больше нет. И любовь исчезла. Остался только долг.
— Я всегда это чувствовала, — сказала я. — Дети всегда знают.
Когда Соне исполнилось пять, мать переехала к нам после инсульта. Она сидела в инвалидном кресле у окна, наблюдая за внучкой. Правая сторона лица не двигалась, речь стала невнятной.
Каждое утро я помогала ей умыться, одеться. Кормила, когда дрожь в руках не позволяла ей держать вилку.
— Почему ты это делаешь? — спросила она однажды. — Отправила бы меня в дом престарелых.
— Потому что ты — моя мать.
— Мать, — усмехнулась она половиной лица. — Какая я тебе мать? Мать должна любить. Я не умела.
— Знаю.
— Тогда зачем? Это месть?
В дверь заглянула Соня с плюшевым медведем.
— Бабушка, можно я почитаю тебе книжку?
Мать кивнула, и Соня забралась к ней на колени. Начала читать по слогам.
Я вышла из комнаты с комком в горле. Моя дочь давала моей матери то, чего я никогда не получала — безусловную любовь.
Вечером я услышала странный звук из комнаты матери.
Она сидела на кровати и плакала. Не рыдала — слёзы просто текли по её лицу. За тридцать пять лет жизни я никогда не видела, как она плачет.
— Мам? Тебе плохо?
Она покачала головой.
— Я нашла это, — кивнула на открытую коробку.
В коробке лежали детские рисунки. Мои рисунки. На них были домики с дымящимися трубами, солнце, и две фигуры, держащиеся за руки — большая и маленькая.
— Ты хранила их?
— Ты всегда рисовала нас вместе, — её голос был тихим. — Держащимися за руки. Улыбающимися. Даже после того, как я…
Я села рядом с ней, рассматривая детские каракули.
— Знаешь, что самое страшное? Я никогда не хотела тебя обижать. Просто не знала, как быть матерью. Моя собственная была ещё хуже — она пила, приводила мужчин. Я поклялась, что буду другой. Что дам тебе всё нужное.
— Но ты не знала, что нужно.
— Не знала. Думала, главное — образование, дисциплина. А любовь казалась необязательной.
Я смотрела на её осунувшееся лицо. Женщина передо мной была так не похожа на ту, что заставляла меня трястись от страха.
— А потом случился инсульт, и я поняла, что достижения, степени, уважение — всё это ничего не стоит. Когда ты прикован к постели, имеет значение только одно — есть ли рядом кто-то, кто о тебе позаботится. Не из чувства долга, а из…
— Из любви.
— Да.
Она нашла мою руку своей.
— Елена, я умираю. Врач сказал, что следующий инсульт, скорее всего, будет последним.
— Не хочу умирать, не сказав… — она сжала мою руку. — Ты заслуживала лучшей матери. И я горжусь тобой. Тем, какой матерью ты стала для Сони.
Я молчала. Столько лет я мечтала услышать эти слова. А теперь они звучали на языке, который я почти забыла.
— Мам, я думаю, что мы обе заслуживали лучшего.
Я посмотрела на детские рисунки.
— Знаешь, я рисовала нас такими не потому, что мы были такими. А потому что хотела, чтобы мы были такими.
Мать кивнула, и в её глазах я увидела понимание.
Она умерла через месяц. Тихо, во сне. Я держала её за руку, когда дыхание остановилось.
На похоронах было немного людей. Они говорили о ней как о строгом, но справедливом учителе. Никто не знал женщину, которая хранила детские рисунки в картонной коробке.
После похорон, разбирая вещи, я нашла ещё одну коробку — с фотографиями. На дне лежал снимок: молодая мать держит младенца, и на её лице — неуверенная, но счастливая улыбка. На обороте было написано: «Лена, 3 месяца. Наконец-то улыбнулась мне».
Я долго сидела с этой фотографией. И поняла: любовь в ней всё-таки была. Хрупкая, неумелая, затоптанная обстоятельствами. Но была.
Вечером я показала фотографию Соне.
— Смотри, это бабушка держит меня, когда я была маленькой.
— Бабушка улыбается! Я никогда такого не видела.
— Я тоже.
— Мама, а бабушка на небе видит нас?
Я обняла дочь.
— Не знаю. Но если видит, думаю, она наконец-то может улыбаться по-настоящему.
Ночью мне приснилась мать — молодая, неуверенная, с проблеском надежды в глазах. Она просто смотрела на меня и улыбалась.
Я проснулась с мокрыми щеками и странным чувством. Это не было прощением — слишком много ран. Это было пониманием.
Иногда незаслуженная любовь — не та, что мы не получили, а та, что не смогли дать.
И всё, что мы можем сделать с этой болью — не передать её дальше.