Павел сидел на работе и подкашливал. Работа-то работой, а тут разворот такой. Потряс полный! Шестнадцать лет — и всё под откос. Работёнка его не радовала, просто отсиживал. Раньше, бывало, работал — пахал как работяга, а теперь — так, помаленьку.
Подходит к нему работничек один: — Паш, ты чего такой помятый? Приболел? — Да нет, просто… похварываю малость.
Правду-то рассказывать не хотелось. Кто поймёт? Разве расскажешь, как жена твоя, Вероника, вчера такое выдала, что хоть стой, хоть падай. Прямо-таки с порога: никогда, говорит, не любила, дети — не твои, а от другого. Пятнадцать лет прожили — и на тебе! Разоткровенничалась на старости лет.
Павел поторопился с работы домой — надо было разобраться. Потихоньку шёл, пытался всё переварить. По-тихому так размышлял: может, приснилось? Может, показалось? Но нет — реальность была похлеще любого сна.
Дома пусто. Ни жены, ни детей — Егора и Лизы. Только записка на столе: «Ушла к Антону. Он вернулся. Будем настоящей семьёй».
Павел присел. Потом встал. Прошёлся по комнатам. Пусто. Тихо. Только часы постукивают. Позвонил Веронике — не берёт трубку. Позвонил ещё раз — то же самое.
На следующий день поехал к тёще, Людмиле Петровне. Та встретила его на пороге: — Чего пришёл? Нечего тут похаживать! — Людмила Петровна, я детей повидать… — Какие дети? Это не твои дети! Нечего их путать. Иди отсюда!
Павел развернулся и пошёл. Помалкивал всю дорогу. Что тут скажешь? Разве объяснишь, что шестнадцать лет растил их как родных? Что Егорку на руках носил, когда тот захварывал? Что с Лизкой уроки делал, сказки на ночь рассказывал?
Работящий он был всегда. Пахал с утра до ночи, чтобы семье всего хватало. А теперь — для кого? Для чего? Пустота какая-то. Провал.
Друзья пытались поддержать. Приходили, похлопывали по плечу: — Паш, не раскисай! Всё образуется! — Да я и не раскисаю, — отвечал он. — Просто… подумать надо.
Потихонечку жизнь шла своим чередом. Павел взял отпуск, попытался разобраться в себе. По-тихому так, без надрыва. Решил: пить не буду. Ни капли. Хватит. И так голова кругом.
Мать его, Валентина Алексеевна, позвонила через месяц: — Павлуша, приезжай. Поговорить надо.
Приехал. Сели на кухне. Мать чай разлила, посмотрела внимательно: — Похудел ты. — Да так… не до еды как-то. — Павлуша, я ведь чувствовала, что с Вероникой что-то не то. Но молчала. Думала — семья, дети… А теперь вот… — Мам, да что теперь-то… — А то, что жить дальше надо! Не первый ты, не последний. Предали — ну и что? Не все же такие. Ты работящий, хороший. Найдёшь ещё своё счастье. — Мам, какое счастье… Мне бы детей повидать. — Повидаешь ещё. Всё образуется. Только не замыкайся. Не прячься. Живи.
Павел кивнул. Мать права — жить надо. Как-то надо.
Прошёл год. Суд. Экспертиза. Результат: Павел не отец. Ни Егору, ни Лизе. Подпись, печать. Всё.
А потом — поворот. Оказалось, и Антон не отец. Тоже экспертизу сделал — и облом. Разъярился, выгнал Веронику с детьми. Прямо на улицу. Без ничего.
Вероника прибежала к Павлу. Постучала в дверь. Он открыл, посмотрел: — Чего надо? — Паш, прости! Я дура! Я всё поняла! Давай всё забудем! Я тебя люблю! Всегда любила! — Поздно, — сказал Павел. — На сгоревший мост не возвращаются. — Паш, ну Паш! Дети же! Они по тебе скучают! — Дети? — Павел покачал головой. — Какие дети? Ты же сама сказала — не мои. — Паш, ну что ты! Они же тебя папой зовут! — Звали. Теперь не зовут. Всё, Вероника. Иди.
Закрыл дверь. Постоял, прислонившись к ней. Тяжело. Но правильно.
Потом поменял номер телефона. Переехал в другой район. Работу сменил — надоела старая контора.
Помаленьку жизнь наладилась. Работа новая — интересная. Коллеги хорошие. По вечерам — то в театр, то в кино. Жить можно.
А через год встретил Марину. Познакомились случайно — в очереди в магазине. Разговорились. Она тоже одна была. Тоже предали когда-то. Тоже пережила.
Стали встречаться. Потихоньку. Осторожно. Павел присматривался — а вдруг опять? Вдруг снова предательство?
Марина понимала. Не торопила. Ждала.
— Паш, — сказала как-то, — я понимаю. Ты боишься. Я тоже боюсь. Но жить-то надо. Не в прошлом же застревать. — Я не застреваю, — ответил Павел. — Просто… осторожничаю. — Ну и правильно. Осторожничай. Я подожду.
И ждала. Терпеливо. Спокойно. Без истерик и претензий.
Павел оттаивал помаленьку. Привыкал к мысли, что можно ещё раз довериться. Что можно ещё раз попробовать.
Любить он не разучился. Это точно. Сердце-то живое. Билось, стучало, откликалось. Просто доверие… Доверие — это уже другая история.
Но Марина не торопила. Понимала. И Павел был ей за это благодарен.
Жизнь продолжалась. По-тихому, помаленьку, но продолжалась. И это было главное.
Павел часто вспоминал слова матери: «Не первый ты, не последний». И это помогало. Правда помогало.
А Веронику он больше не видел. Слышал только от общих знакомых, что живёт она теперь у матери, работает где-то, детей растит. Одна.
Иногда Павел думал о детях. О Егоре и Лизе. Как они там? Помнят ли? Но потом отгонял эти мысли. Что было — то прошло. На сгоревший мост не возвращаются.
А с Мариной у них всё потихоньку налаживалось. Без спешки, без громких слов. Просто жили. Просто были рядом. И этого оказалось достаточно.
Доверие? Да, это другая история. Долгая история. Но Павел учился. Помаленьку, по-тихому, но учился. И Марина помогала. Терпеливо, спокойно, без нажима.
Жизнь-то — она продолжается. Несмотря ни на что. Вопреки всему. И это, наверное, самое главное.
Работа, дом, Марина. Простые радости. Тихое счастье. Без надрыва, без страстей. Но настоящее.
А прошлое? Прошлое осталось в прошлом. На том самом сгоревшем мосту. И туда Павел больше не возвращался.
Никогда. Она бросила дочь ради курортов…