Мама красила губы тем же оттенком, что и двадцать лет назад – морозная малина, как называла она эту помаду. Оля наблюдала из коридора, как мама старательно обводит контур, будто от точности линии зависит что-то важное. Папа в это время возился с галстуком в спальне – синий в диагональную полоску, подарок на прошлый день рождения.
– Андрюш, ты готов? – крикнула мама, и в её голосе прозвучала та самая интонация, которую Оля помнила с детства. Интонация ожидания чуда.
Папа вышел из спальни, поправляя манжеты. Они встретились в прихожей – два человека, которые прожили вместе двадцать пять лет и теперь собирались на ужин, устроенный их дочерью. Оля видела, как они стоят рядом, не касаясь друг друга, будто между ними невидимая стена.
– Поехали, – сказал папа, и они вышли.
* * *
Ресторан Оля выбирала долго. Не слишком пафосный – папа терпеть не мог показуху. Не слишком шумный – мама любила слышать собеседника. В итоге остановилась на том самом месте у Патриарших, где родители когда-то отмечали помолвку. Об этом Оля знала из маминых рассказов – папа редко вспоминал прошлое.
– Ну что, за встречу? – Оля подняла бокал, стараясь улыбаться естественно.
Родители чокнулись вежливо, как коллеги на корпоративе. Мама отпила крошечный глоток и поставила бокал на стол. Папа допил залпом.
– Оленька сказала, ты на дачу собираешься, – начала мама, разглядывая меню.
– В субботу поеду. Крыша течёт.
– А, да… Весной ещё говорил.
Разговор увязал в мелочах, как машина в болоте. Оля смотрела то на маму, то на папу, пытаясь понять, когда они стали чужими. Может, тогда, когда папа перестал ночевать дома по пятницам? Или раньше, когда мама начала засыпать с планшетом в руках, листая какие-то форумы до трёх утра?
– Мам, а помнишь, как мы втроём на Чёрное море ездили? – Оля попыталась разрядить обстановку. – Папа тогда ещё медузу голыми руками поймал.
Мама улыбнулась – впервые за вечер искренне.
– Помню. Ты так кричала, думала, акула.
– Это была самая безобидная медуза во всём Чёрном море, – папа тоже чуть расслабился. – Но наша драматическая барышня решила иначе.
На секунду показалось, что стена между ними истончилась. Но только на секунду.
– Мне пора, – папа взглянул на часы. – Завтра рано вставать.
– Конечно, – мама кивнула. – Спасибо за вечер, Оленька.
Они вышли из ресторана вместе, но разошлись у входа. Мама поймала такси, папа направился к своей машине. Оля осталась стоять на тротуаре, глядя, как желтый «Яндекс» увозит маму в одну сторону, а папина «Камри» поворачивает в другую.
* * *
Правду Оля узнала случайно. Зашла к папе в офис – хотела сделать сюрприз, привезти домашний обед. Секретарша Вера Павловна, женщина предпенсионного возраста с химической завивкой, встретила её растерянной улыбкой.
– Олечка! А папа… папа на совещании.
– Я подожду.
– Он надолго. До вечера точно.
Что-то в голосе Веры Павловны заставило Олю насторожиться. Она вышла из офиса, но не ушла. Села в кофейне напротив и стала ждать. Через полчаса из здания вышел папа. Не один. Рядом шла женщина – моложе мамы лет на десять, в бежевом пальто и с той уверенностью в движениях, которая бывает у женщин, знающих свою власть.
Папа придержал перед ней дверцу машины. Женщина села, поправив волосы. Обычный жест, но в нём было столько интимности, что у Оли перехватило дыхание.
* * *
– Мам, нам надо поговорить.
Мама гладила папину рубашку – старую привычку она так и не бросила, хотя папа забирал выглаженные вещи раз в неделю.
– О чём, солнышко?
– О папе.
Утюг замер над манжетом.
– Что с папой?
– У него… кто-то есть.
Мама поставила утюг вертикально, разгладила рубашку руками. Её лицо не изменилось – только в уголках губ появились те самые морщинки, которые выдавали напряжение.
– Откуда ты знаешь?
– Видела. Возле его офиса.
Мама молчала долго. Потом вдруг рассмеялась – тихо, почти беззвучно.
– Знаешь, Оля, взрослые люди… они сложно устроены. Не всё так просто, как кажется.
– Мам, какое «не просто»? У него другая женщина!
– У твоего отца уже давно другая жизнь. Просто теперь в ней появился человек.
Оля смотрела на маму, не веря своим ушам.
– И ты… просто так?
– А что мне делать? Устроить сцену? Кричать, плакать? Я не девочка, Оленька. И потом… – мама снова взялась за утюг. – У каждого своя правда.
* * *
Андрей вернулся домой в тот вечер, когда никто не ждал. Марина сидела на кухне с ноутбуком – читала какой-то психологический форум о поздних разводах. Услышала, как щёлкнул замок, но не пошла встречать.
Он вошёл на кухню сам – постаревший, уставший, с папкой документов в руках.
– Надо поговорить, – сказал просто.
Марина закрыла ноутбук. Они сидели друг напротив друга за тем самым столом, где когда-то Оля делала первые уроки, где отмечали её поступление в университет, где теперь стояли две чашки остывшего чая.
– Давай говорить, – Марина сложила руки на столе.
– Помнишь Серёжу?
Имя ударило, как пощёчина. Конечно, она помнила. Серёжа – её ошибка пятнадцатилетней давности. Коллега по работе, умный, внимательный. Три месяца безумия, которые чуть не разрушили семью.
– Андрей, это было давно. Мы же…
– Решили? – он усмехнулся. – Мы ничего не решили, Марин. Мы просто сделали вид, что ничего не было. Ради Ольги.
– И правильно сделали.
– Правильно? – Андрей достал из папки документы. – Ты знаешь, сколько раз я смотрел на неё и думал – моя ли?
Марина почувствовала, как внутри всё сжимается в комок.
– Как ты можешь…
– Могу. Потому что пятнадцать лет молчал. Пятнадцать лет делал вид, что всё в порядке. А теперь… – он пододвинул бумаги к ней. – Я хочу знать точно.
Марина посмотрела на документы. Направление на ДНК-тест.
– Ты с ума сошёл.
– Возможно. Но мне нужна правда.
– Правда? – Марина встала, оперлась руками о стол. – Правда в том, что ты трус, Андрей. Пятнадцать лет молчал, а теперь, когда сам завёл бабу, решил прикрыться благородным гневом?
– Не смей…
– Смею! Потому что я пятнадцать лет вымаливала у тебя прощение! Каждый день доказывала, что люблю тебя, только тебя! А ты? Ты просто жил рядом, как сосед по коммуналке!
Они кричали друг на друга впервые за много лет. Выплёскивали всё, что копилось, гнило, отравляло. Оля, вернувшаяся с работы, застала конец этой сцены – мама плакала у окна, папа сидел за столом, уткнувшись в ладони.
– Что происходит? – спросила она, хотя уже догадывалась.
Папа поднял голову. В его глазах была такая боль, что Оля невольно отступила.
– Оля, мне нужна твоя помощь, – сказал он тихо. – Только не отказывай сразу. Выслушай.
* * *
Результаты пришли через две недели. Оля сама забирала их из клиники – не доверила почте. Белый конверт жёг руки. Внутри была правда, которая могла всё изменить или окончательно разрушить.
Родители ждали в гостиной. Сидели на разных концах дивана, как незнакомые люди в приёмной врача. Оля протянула конверт папе.
– Открывай сам.
Папа взял конверт дрожащими руками. Мама смотрела в окно, будто там было что-то невероятно интересное. Оля стояла посреди комнаты, чувствуя себя одновременно судьёй и подсудимым.
Папа вскрыл конверт, развернул листок. Читал долго, будто там был не один абзац медицинского заключения, а целый роман. Потом опустил руки на колени.
– Ну? – мама повернулась к нему.
– Вероятность отцовства 99,9 процентов, – голос папы дрогнул.
Повисла тишина. Потом мама встала, подошла к папе, села рядом. Не обняла – просто положила руку на его руку.
– Теперь ты знаешь, – сказала тихо.
Папа кивнул. По его щеке катилась слеза – Оля впервые видела, как он плачет.
– Прости меня, – сказал он. – Обеих простите.
* * *
Светлана – так звали папину женщину – ушла из его жизни так же тихо, как появилась. Оля узнала об этом от той же Веры Павловны, которая с облегчением сообщила, что «Андрей Николаевич теперь один».
Папа вернулся домой через месяц после теста. Просто пришёл вечером с чемоданом, как будто из командировки. Мама открыла дверь, посмотрела на него долгим взглядом и отступила в сторону.
– Проходи.
Они не обсуждали условия. Не выясняли отношения. Просто начали жить заново – осторожно, будто учились ходить после долгой болезни. Папа снова стал ночевать дома. Мама перестала засыпать с планшетом. По выходным они вместе ездили на дачу – чинить ту самую крышу, которая текла с весны.
Оля наблюдала за этим возрождением со стороны. Видела, как папа приносит маме кофе в постель – как раньше, в её детстве. Как мама смеётся над его шутками – искренне, а не из вежливости. Как они держатся за руки, думая, что дочь не видит.
– Ты счастлива? – спросила Оля однажды, когда они с мамой пили чай на кухне.
– А ты как думаешь?
– Думаю, да. Но я не понимаю. После всего, что было…
Мама помешала сахар в чашке – хотя пила чай без сахара уже лет десять.
– Знаешь, Оленька, любовь – она как вода. Может течь бурным потоком, а может уйти под землю. Но она никуда не исчезает. Просто иногда нужно копнуть поглубже, чтобы снова найти источник.
– Красиво говоришь. А он? Он любит тебя?
– Твой отец всегда меня любил. Просто любовь и доверие – разные вещи. Доверие мы потеряли давно. А теперь… теперь пытаемся построить заново.
– И у вас получается?
Мама улыбнулась – той самой улыбкой, которой улыбаются женщины, знающие что-то важное.
– Спроси через год.
* * *
Оля так и не смогла простить отца до конца. Что-то сломалось в ней в тот день, когда он попросил сделать тест. Не само сомнение – она понимала, откуда оно взялось. А то, как легко он был готов от неё отказаться, получи результат другим.
Она приходила к родителям на ужины, поздравляла с праздниками, улыбалась и поддерживала разговор. Но той близости, что была в детстве, больше не случилось. Папа чувствовал эту дистанцию – Оля видела по его глазам. Иногда он пытался поговорить, объясниться, но она мягко уходила от разговора.
– Он страдает, – сказала как-то мама.
– Знаю.
– Но ты не можешь простить.
– Не могу. Он усомнился во мне, мам. Не в тебе – во мне. Будто я могла быть кем-то чужим. Будто все эти годы он любил меня условно.
Мама обняла её, прижала к себе.
– Он любил тебя всегда. Безусловно. Просто страх… страх делает с людьми страшные вещи.
– Может быть. Но я не могу это забыть.
– И не надо забывать. Просто попробуй понять. Когда-нибудь.
* * *
Год спустя Оля сидела в том же ресторане у Патриарших. На этот раз одна – просто зашла выпить кофе после работы. За соседним столиком сидели её родители. Мама что-то оживлённо рассказывала, папа смеялся. Они не заметили дочь – были слишком увлечены друг другом.
Оля смотрела на них и думала о том, что, возможно, мама была права. Любовь действительно как вода – находит дорогу даже через камни. И доверие, разрушенное годами молчания и обид, можно построить заново. Если очень захотеть. Если хватит смелости копнуть поглубже.
Родители встали из-за стола. Папа помог маме надеть пальто, поправил воротник. Мама поднялась на цыпочки и поцеловала его в щёку – естественно, без стеснения. Они вышли из ресторана, держась за руки, как подростки на первом свидании.
Оля допила остывший кофе. На салфетке машинально нарисовала сердце, потом зачеркнула. Потом нарисовала снова. Любовь – штука сложная. Как и прощение. Как и доверие. Но иногда, глядя на счастливую маму, она думала, что, возможно, папа заслужил второй шанс. Не у неё – у мамы. А мамино счастье всегда было для Оли главным.
Она расплатилась и вышла на улицу. Москва укутывалась в раннюю весну – такую же неуверенную и хрупкую, как новое счастье её родителей. Оля достала телефон, открыла чат с папой. Давно не отвеченное сообщение висело сверху: «Оленька, может, поговорим?»
Она начала печатать ответ, стёрла. Начала снова. В конце концов написала просто: «Давай в выходные на дачу съездим. Втроём.»
Ответ пришёл мгновенно: «Спасибо, доченька.»
Оля спрятала телефон в карман и пошла к метро. Где-то там, в городской суете, её родители учились любить друг друга заново. А она… она училась принимать их такими, какие они есть. Несовершенными. Ошибающимися. Но всё ещё способными на чудо.
В конце концов, разве не в этом суть семьи?